У истоков «золотого века» русской литературы стоят три крупнейшие фигуры — А. С. Пушкин, М. Ю. Лермонтов и Н. В. Гоголь. Каждый из них открывал определенную грань этой литературы. Так, Пушкин осмыслял своеобразие национального русского характера; Лермонтов обнажал внутренние противоречия человеческой души; Гоголь преимущественно исследовал низшие, «приземленные» сферы действительности, или, по его же словам, «дрязги жизни».

Впрочем, в книгах Гоголя обнаруживается немало точек соприкосновения с творческими установками его великих современников. Подобно своему старшему товарищу Пушкину, он с сочувствием изображал «маленького человека», страдающего от враждебности окружающего мира, и с откровен­ным любованием живописал богатые некнижной мудростью народные типы. Вместе с тем, будучи представителем последекабристского поколения, Гоголь испытывал родственные Лермонтову чувства тоски по идеалу и неудовлетворенности современ­ностью. Этими чувствами определялись два направ­ления развития гоголевской прозы.

В русле первого создавались произведения, проникнутые духом романтики (сборник «Вечера на хуторе близ Диканьки», повесть «Тарас Бульба» и др.); в русле второго — художественные тексты, обличавшие те изъяны личности и общества, ко­торые делают жизнь негуманной, недостойной человека (сборник «Петербургские повести», роман «Мертвые души»). Однако неверно было бы думать, будто данные направления существовали неза­висимо друг от друга. Показательным примером их тесного переплетения может служить сборник «Миргород», под обложкой которого были собраны овеянные романтикой истории из прошлого украинского народа и повести, изображавшие удручающую скуку современной писателю провинциальной жизни. Да и в других гоголевских произведениях мы часто наблюдаем, как жестокая критика общественных нравов соединяется с задушевными романтичес­кими описаниями или невероятными фантастическими происшествиями.

Общей мировоззренческой почвой обоих направлений была твердая вера писателя в духовное возрождение человека. Высмеивая глупые несо­образности обыденного существования, настойчиво показывая, по словам Пушкина, «пошлость пошлого человека», Н. В. Гоголь искренне надеялся подвигнуть читателей к самосовершенствованию, которое бы позволило им избавиться от отравляющего жизнь «бесчеловечья». Будучи глубоко религиозным человеком, он считал, что такое самосовершенствование должно осуществляться на основе христианской морали. Обратить совре­менников к этой морали, пробудить в обществе потребность в самовоспи­тании — вот в чем видел свое писательское предназначение Н. В. Гоголь.

Особенно широкими возможностями воздействия на публику, по его мнению, обладала театральная сцена. «Театр ничуть не безделица, — уверял писатель, — и вовсе не пустая вещь, если примешь в соображенье то, что в нем может поместиться вдруг толпа из пяти-шести тысяч человек и что вся эта толпа, ни в чем не сходная между собою, разбитая по единицам, может вдруг потрястись одним потрясеньем, зарыдать одними слезами и засме­яться одним всеобщим смехом. Это такая кафедра, с которой можно много сказать миру добра».

Интерес к сценическому действу у Гоголя проснулся еще в детские годы. Отчасти — под влиянием знакомства с украинским народным театром, вертепом. Но в первую очередь — благодаря отцу, который сам сочинял комедии на украинском языке, сам ставил их в домашнем театре своего дальнего родственника и влиятельного покровителя Д. П. Трощинского и сам же играл в них главные роли. Будущий писатель унаследовал от отца не только пристрастие к театру, но и способность к сценическому перево­площению. 
Эти склонности сполна проявились в годы обучения в Нежинской гим­назии высших наук, где Николай был одним из заправил ученического театра, выступая в качестве автора пьес, режиссера, оформителя декораций и актера. Ему доставались преимущественно комические роли, которые он исполнял так, что публика покатывалась со смеху. Ободренный успехом на гимназической сцене, Гоголь после переезда в Петербург предпринял попытку стать актером. Явившись к директору Императорских театров князю Гагарину, он изъявил желание поступить на сцену и тотчас же был направлен на испытание к авторитетному знатоку актерского искусства, однако, вопреки ожиданиям, с экзаменом не справился. Трудно сказать, что сыграло решающую роль — сильное смущение экзаменуемого или предубежденность экзаменатора, предпочитавшего естественной и прос­той манере чтения Гоголя старомодную, во многом искусственную декла­мацию, — но только испытание обернулось для молодого человека полным провалом. Приговор экзаменатора гласил, что у прослушанного им пре­тендента в актеры нет «решительно никаких способностей для театра» и что его можно использовать в спектакле «разве что на выход» (так на теат­ральном языке назывались люди, которым поручалось на сцене выносить письма, подавать стулья и совершать прочие «подсобные» действия). Забавно, что спустя каких-нибудь пять-шесть лет после упомянутого при­говора «забракованный» для театра писатель, уже прославивший свое имя книгами «Вечера на хуторе близ Диканьки» и «Миргород», написал гени­альную комедию «Ревизор», которая произвела настоящий взрыв на рус­ской сцене.