А.  Т. Твардовский с глубокой любовью описывает свою се­мью (члены которой были сосланы как кулаки). В первой строфе Твардовский с помощью анафоры трижды выделяет слово «свой»: это могло навлечь на поэта обвинение в сочувствии соб­ственникам. За проявление любви к сосланным, за то, что поэт позволил себе вообще затронуть тему, которая в те времена была запретной, его могли сослать с один из сталинских лагерей, об­винить в заговоре против правительства и даже расстрелять без суда и следствия, как были расстреляны в то время сотни совет­ских людей. Одной из самых характерных черт Твардовского бы­ли честность и способность твёрдо говорить правду. Спустя три года после создания этого стихотворения, в 1936 году, Твардов­ский, рискуя своим положением всесоюзно известного поэта, до­бивается возвращения родных из ссылки.

В стихотворении «Братья» поэт вспоминает своё детство с чувством любви, грусти, теплоты и радости, горечи и сожаления. Велики простота, ясность и в то же время ёмкость и выразитель­ность фраз, полных редких в наше время слов: «ухватка», «сы­ны», «обапол себя» (по обе стороны от себя), «кузнечик сверчал». Стихотворение словно проникает в самую глубину нашей души. Отметим выражения, которые ясны и выразительны именно сво­ей простотой и лаконичностью: они словно стягивают и концен­трируют в себе энергию значений многих несказанных слов: «И сидели мы, выпятив груди, — Я с одной стороны, / Брат с другой стороны, / Как большие, женатые люди», «…В детстве вкусные жёлуди были!..».

Твардовский очень экономен в использовании эпитетов, их в стихотворении немного, но они дают нам возможность проник­нуть в чувства ребёнка: «Одинокий кузнечик сверчал, / И горячее сено шумело…»

Твардовский использует в стихотворении приём повторения.

Буквальное повторение: «Лет семнадцать тому назад…» В начале мы читаем: «…Были малые мы ребятишки». В конце: «…Мы друг друга любили и знали». В сознании невольно воз­никает: тогда знали, а сейчас? Знаемся ли мы друг с другом? Признаём ли мы себя родственниками? В те годы огромное ко­личество людей публично отказывалось признавать себя родст­венниками сосланных или арестованных «врагов народа», кото­рые никогда врагами не были. Страх за свою жизнь заставлял людей предавать своих родных и память о своём детстве. Твар­довский словно спрашивает сам себя: люблю ли я и сейчас тех, кто любил меня, готов ли я признать родными людей, которых сослали как кулаков?

И опять Твардовский обращается к повторению — но это не буквальное повторение вопросов отца. Отец словно дал детям эталон совести, с которым надо подходить к своей жизни, и брат обращается к брату с горькими вопросами, понимая, что совесть и память детства не позволят ему изменить своим родным.