Принцип «Мысль — образ — музыка»

Действие принципа «Мысль — образ — музыка» можно рас­смотреть на стихотворении «Я воспитан природой суровой…». Заболоцкий пишет о своём желании проникнуть в жизнь приро­ды, слиться с её великим движением.

Стихотворение вызывает ощущение строгости, чеканности, чёткости и в то же время загадочности.

Две первые строки стихотворения, которые звучат аскетично, без аффектации. Главное в них — мысль:

Я воспитан природой суровой,

Мне довольно заметить у ног…

Антитеза, спаянная с лаконичной метафорой, в основе кото­рой — олицетворение:

…Одуванчика шарик пуховый,

Подорожника твёрдый клинок.

Поэт говорит о самых простых, привычных растениях, кото­рые мы привыкли не замечать. Но в строфе чувствуется недого­ворённость, недосказанность. В чём она? «…Мне довольно заме­тить…» — довольно для чего? Поэт не договаривает, но мы понимаем: довольно прикосновения к жизни привычных расте­ний, чтобы почувствовать своё родство со всей природой.

Вторая строфа разворачивает сжатую мысль первой строфы:

Чем обычней простое растенье,

Тем живее волнует меня Первых листьев его появленье На рассвете весеннего дня.

В этом , четверостишии мы не видим эпитетов как образных определений предмета: все определения предельно просты, обу­словлены логикой текста: «простое растенье», «первых листьев», «весеннего дня». Но волшебство подлинной поэзии в том, что она способна создать яркие художественные образы из самых обыч­ных прилагательных, возвысить простоту до поэзии. Отметим также, что средства, выбранные поэтом, соответствуют мысли стихотворения: было бы странно говорить о простоте с помощью вычурных метафор и эпитетов. Поэт строит строфу на антитезе: «Чем обычней…, / Тем живее…».

Третья строфа в ярких образах показывает нам природу как самостоятельную сущность, государство, независимое от челове­ка, в котором этот человек — всего лишь часть огромного целого. Опять мы чувствуем некоторую недосказанность: о чём, «зады­хаясь», поёт ручей?

В государстве ромашек, у края,

Где ручей, задыхаясь, поёт,

Пролежал бы всю ночь до утра я,

Запрокинув лицо в небосвод.

Строфа звучит в целом на более высокой ноте, чем две пре­дыдущие, за счет непривычных сочетаний слов: «в государстве ромашек», «запрокинув лицо в небосвод».

В четвёртой строфе мы вместе с автором обращаем свой взгляд к звёздам, ощущаем неразрывность жизни человека, про­стого подорожника и «туманных звёзд»:

Жизнь потоком светящейся пыли Всё текла бы, текла сквозь листы,

И туманные звёзды светили,

Заливая лучами кусты.

Обращаем внимание на повторение: «…Всё текла бы, текла сквозь листы…». Слово «листы» (не «листья») звучит в этом тексте не случайно: возникает ассоциация с книгой мировой жизни, в которой запечатлевается бытие каждой частицы «све­тящейся пыли». Словно исподволь звучит в строфе странное не­соответствие: «туманные звёзды» способны «заливать лучами кусты». Мы понимаем, что дело не в видимой яркости света, а в его всепроникающей способности соединять далёкое и близкое, великое и малое — огромные звёзды и маленькие кусты на од­ной из планет.

В четвёртой строфе — выразительные аллитерации и повтор («…Всё текла бы, текла…», которые придают строкам музыкаль­ность.

В последней строфе перед нами человек, способный ощущать гармонию мира:

И, внимая весеннему шуму Посреди очарованных трав,

Всё лежал бы и думал я думу Беспредельных полей и дубрав.