Своеобразной была судьба Тютчева-поэта. Долгое время в читательских кругах его имя попросту не замечали или же считали его по­этом «для избранных». А между тем среди этих «избранных» были Пушкин, Некрасов, Тургенев, Достоевский, Фет, Чернышевский, Добролюбов. Уже один перечень имен таких ценителей, столь различных по своим лите­ратурно-эстетическим взглядам, указывает на то, что поэзии Тютчева суждено было большое будущее.

Когда-то Тургенев уверял, что «о Тютчеве не спорят, - кто его не чувствует, тем самым доказывает, что он не чувствует поэзии». Но поэзия многолика. Любовь к тому или иному поэту зависит прежде всего от причин глубо­ко субъективных, индивидуальных, и навязать ее нельзя. Невозможно требовать от одного и того же читателя, чтобы он одинаково «чув­ствовал» Тютчева и, скажем, Некрасова - по­этов очень несхожих между собою (что не по­мешало именно Некрасову «открыть» в 1850 году Тютчева). Бесспорно, однако, что тот, кто одновременно находит отзвук своим мыс­лям и чувствам в поэзии Тютчева и Некрасо­ва, проявляет большую поэтическую чут­кость, чем тот, кто признает одного и отвер­гает другого.

Некогда Фет относил Тютчева к «величай­шим лирикам на Земле». В ту пору это сужде­ние могло казаться и преувеличенным и вы­зывающим. Но прошли годы... И теперь уже имя Тютчева среди «величайших лириков ми­ра» утверждено незыблемо. Об этом свиде­тельствует и растущий из года в год интерес к нему у нас, на Родине поэта, и усилившийся интерес к нему за рубежом.

Первое стихотворение Тютчева было напе­чатано в 1819 году, когда автору еще не ис­полнилось 16 лет. Со второй половины 1820-х годов наступает расцвет его творчес­кого таланта. Русский и западноевропейский романтизм был своего рода поэтической школой Тютчева. И не только поэтической, но и философской, ибо наряду с Баратын­ским Тютчев - крупнейший представитель русской философской лирики. Романтизм как литературное направление развивался в эстетической атмосфере, насыщенной идеа­листическими философскими представлени­ями. Многие из них были восприняты Тютче­вым, но это не значит, что его лирика превра­тилась в стихотворное изложение некой - чужой или своей - философской системы. Стихи Тютчева - это прежде всего самое полное выражение внутренней жизни поэта, неутомимой работы его мысли, сложного противоборства чувств. Все передуманное и перечувствованное им самим неизменно облекалось в его стихах в художественный образ и подымалось на высоту философско­го обобщения.

Тютчева принято называть «певцом приро­ды». Автор «Весенней природы»  и «Весеннихвод» был тончайшим мастером стихотворных пейзажей. Но в его вдохновенных стихах, вос­певающих картины и явления природы, нет бездумного любования. Природа у поэта - это всегда размышления о загадках мироздания, о вековечных вопросах человеческого бытия. Идея тождества природы и человека проходит через всю лирику Тютчева, опреде­ляя некоторые основные ее особенности. Для него природа — такое же одушевленное, «разумное существо», как и человек:

В  ней есть душа,   в ней  есть свобода,

В ней есть любовь,   в ней есть язык.

Обычно природа изображается поэтом че­рез глубоко эмоциональное восприятие чело­века, стремящегося слиться с нею, ощутить себя частицей великого целого, вкусить «бла­годать» «земного самозабвения». Но Тютчеву были ведомы и минуты мучительного созна­ния, что между природой и человеком сущест­вует и трагическое различие. Природа вечна, неизменна. Не таков человек — «царь зем­ли» и в тоже время «мыслящий тростник», бы­стро вянущий «злак земной». Человек прихо­дит и уходит, природа остается...

Гармония обнаруживается поэтом в при­роде даже в «стихийных спорах». Вслед за бурями и грозами неизменно наступает «ус­покоение», озаренное солнечным сиянием и осененное радугой. Буря и грозы потрясают и внутреннюю жизнь человека, обогащая ее многообразием чувств, но чаще оставляя после себя боль утраты и душевную опусто­шенность.

Философская подоснова не делает тютчев­скую лирику природы абстрактной. Еще Не­красов восхищался умением поэта воссоз­давать «пластически верное» изображение внешнего мира. Пользуется ли Тютчев всеми красками своей поэтической палитры, при­бегает ли к словесным полутонам и оттен­кам, он всегда вызывает в нашем представ­лении точные, зримые и верные действи­тельности образы.

К лучшим созданиям Тютчева принадлежат не только стихи о природе, но и любовные стихотворения, проникнутые глубочайшим психологизмом, подлинной человечностью, благородством и прямотой в раскрытии сложнейших душевных переживаний. Мень­ше всего в них чисто биографического, хотя нам почти всегда известны имена вдохнови­тельниц поэта.

Так, мы знаем, что на заре своей молодос­ти Тютчев любил «младую фею» Амалию Лерхенфельд (в замужестве баронессу Крюденер). Впоследствии, после многолетней раз­луки, он вновь встретился с ней, когда ему было уже шестьдесят семь лет, а ей шесть­десят два года. Неожиданная встреча заста­вила поэта на мгновение с прежней силой пережить дремавшее в его душе чувство, и воспоминанием об этом явилось стихотво­рение «Я встретил Вас, и все былое...».

Знаем мы также и о том, что восьмистишие «Еще томлюсь тоской желаний...» посвящено памяти первой жены поэта, а стихотворение«1-е декабря 1837» — Эрнестине Дерн Берг, позднее ставшей его второй женой. Знаем мы и то, что на склоне лет Тютчев испытал, быть может, самое большое в своей жизни чувство — любовь к Е. А. Денисьевой, кото­рая вдохновила поэта на создание стихотво­рений «Не говори: меня он, как и прежде, лю­бит...», «Весь день она лежала в забытьи...», «Утихла бриза... легче дышит...», «Накануне годовщины четвертого августа 1864 г.» и других. Взятые вместе, все эти стихотворе­ния образуют так называемый «денисьевский цикл», по своей проникновенности и трагической силе в передаче сложной и тонкой гаммы чувств не имеющий аналогов не только в русской, но и в мировой любов­ной лирике. Читая эти стихи, нам совершен­но необязательно помнить, при каких кон­кретно биографических обстоятельствах они создавались. Лучшие образцы любовной ли­рики Тютчева тем и замечательны, что в них личное, индивидуальное, пережитое самим поэтом, поднято до общечеловеческого.

То, что Тютчев писал о природе, о любви, давало внешнее основание относить его к жрецам «чистой поэзии». Но недаром рево­люционные демократы Чернышевский и До­бролюбов, борясь с теорией и практикой «чистого искусства», не находили его выра­жения в лирике Тютчева. Более того, Добро­любов ценил в творчестве поэта «знойную страстность», «суровую энергию» и «глубо­кую душу, возбуждаемую не одними стихий­ными явлениями, но и вопросами нравствен­ными, интересами общественной жизни».

Политических стихов Тютчева тогда еще напечатано было не много, да и не мог Доб­ролюбов сочувствовать заключенной в них славянофильской идее. Зато известно, что в одной из своих статей Добролюбов полно­стью привел стихотворение «Русской жен­щине», увидев в нем правдивое отображение российской действительности. Но, по всей вероятности, слова критика об отзвуке об­щественных интересов в лирике Тютчева до­пускают более широкое толкование. Дыха­ние времени, исторической эпохи, в которую жил Тютчев, ощущается даже в стихотворе­ниях, далеких от прямой общественной и по­литической тематики.

Поэзия Тютчева — это своеобразная лири­ческая исповедь человека, посетившего «сей мир в его минуты роковые», в эпоху крушения вековых социальных устоев, нравственных догм и религиозных верований. Самого себя поэт сознает «обломком старых поколений», вынужденным уступить дорогу «новому, мла­дому племени». И в то же время он сам — де­тище нового века — несет в своей душе «страшное раздвоение». Как ни грустно ему брести «с изнеможением в кости навстречу солнцу и движенью», он испытывает не тоск­ливое томление о прошлом, а страстное вле­чение к настоящему. Тютчев написал:

Не  о   былом вздыхают розы

И соловей в ночи поет;

Благоухающие      слезы

Не о  былом Аврора льет,   —

И   страх   кончины   неизбежной

Не  свеет с древа   ни листа;

Их жизнь,    как   океан   безбрежный,

Вся   в   настоящем  разлита.

Эти строки многое разъясняют в лирике Тютчева. Стремление жить в «настоящем» бы­ло до конца дней присуще поэту. Но настоя­щее было неспокойно. Его то и дело взрывали социальные «бури и тревоги». Такие же «бури и тревоги» колебали нравственный строй со­временного человека, и Тютчев ощущал их прежде всего в собственной душе, в собст­венном сознании. Оттого-то так насыщена внутренней тревогой лирика поэта.

Из всех современных ему русских поэтов Тютчев, больше чем кто-либо другой, может быть назван лириком в полном смысле сло­ва. Он никогда не пробовал себя в эпических жанрах, не обращался к драматургии. Его стихия — лирическое стихотворение, обычно короткое, лишенное каких-либо жанровых признаков.

В своих лирических шедеврах Тютчев внешне идет как бы не от заранее заданной мысли, а от внезапно захватившего его чув­ства или впечатления, навеянных явлениями внешнего мира, окружающей реальной дей­ствительности, минутным душевным пере­живанием.

Поэт видит радугу и туг же набрасывает не­большой, всего лишь в восемь строк, «пей­заж в стихах», как удачно назвал Некрасов его стихотворные картины природы. Но про­цесс создания стихотворения на этом не за­канчивается. В творческом представлении поэта яркость и мимолетность «радужного виденья» влечет за собой иной образ — яр­кого и мимолетного человеческого счастья. Появляется новая строфа, и «пейзаж в сти­хах» приобретает смысл философского ино­сказания («Как неожиданно и ярко...»).

Другой пример. Беспросветный дождь внушает поэту мысль о столь же беспро­светном людском горе, и он пишет стихи не о дожде, а о слезах. Однако вся интонация, весь ритмический строй стихотворения проникнуты неумолкающим звуком падаю­щих дождевых капель («Слезы людские, о слезы людские...»).

Один из чародеев русского поэтического языка, мастер стиха, Тютчев был крайне взы­скателен к каждому написанному слову. В своем знаменитом стихотворении «Silentium» поэт признавался:

Как   сердцу высказать   себя?

Другому как понять   тебя?

Поймет ли он,   как ты живешь?

Мысль   изреченная   есть   ложь.

Однако в стихах самого Тютчева мысль вы­сказывалась предельно точно. Вот почему его стихи служат лучшим доказательством не бессмертия, а могущества слова. И как бы ни был сложен в душе поэта строй «таинственно волшебных дум», они, вопреки его собствен­ному сомнению, все больше и больше нахо­дят путь к сердцу читателя.