ПЕЧОРИН И ГРУШНИЦКИЙ

Галерею образов «лишних людей», начатую пушкинским Онегиным, продолжает Григорий Александрович Печорин — герой романа М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени». В его обра­зе автор рисует тип образованного передового дво­рянина, стоящего выше окружающего общества, в котором получили концентрированное выраже­ние особенности эпохи после восстания декабрис­тов, когда прогрессивно мыслящая личность, не имеющая возможности действовать, могла зани­маться только углубленным самоанализом, на­пряженной внутренней работой. В. Г. Белинский говорил, что XIX век — это век сознания, фило­софствующего духа, размышления. А силы Печо­рина тратятся впустую, не находя себе достойно­го применения.

Пустое растрачивание незаурядных способно­стей героя на мелкие, ничтожные цели наилуч­шим образом иллюстрирует история с Грушниц­ким. Хотя следует сказать, что в отношении к Грушницкому Печорин по-своему благороден и честен. Для того чтобы лучше понять мотивы тех или иных поступков героев, необходимо просле­дить всю историю от начала до конца, заглянуть в душу каждого из них.

«Моя душа испорчена светом», — заявляет Печорин. Скептицизм героя, порожденный им индивидуализм и эгоцентризм лежат в основе его взаимоотношений с людьми. Подобный скепти­цизм распространяется и на более широкие яв­ления русской жизни. Уже в юности герой Лер­монтова «истощил и жар души, и постоянство воли, необходимые для действенной жизни». Гос­подствующее состояние его — скука как резуль­тат неудовлетворенности собой, окружающей действительностью, как своеобразное выражение протеста против нее. Но жажда деятельности у Печорина не была убита скукой. Ему присущи «силы необъятные». О себе герой говорит: «И вер­но было мне назначение высокое». К сожалению, главная основа его стремления к деятельности — удовлетворение честолюбия. Принцип Печорина: «Смотреть на радости и страдания других только в отношении к себе».

Герой живет в обстановке, когда многие совре­менники приходили к мысли о необходимости найти новые формы гуманизма, утверждали нравственные принципы, стремились к прибли­жению идеала к реальности, и в этом смысле ин­дивидуализм Печорина обладал особым свой­ством, отличающим его от вульгарной посред­ственности: он стремился сам решать судьбу и брать на себя ответственность за все последствия своего поведения. Он принципиально честен в своей нравственной позиции, смел и последова­телен.

Эгоизм и бессердечие Печорина — не модная поза, а разумно обоснованная система поведения человека, убедившегося в несовершенстве веры «предков» в абсолютный характер доброй чело­веческой воли. Жизненные наблюдения и свое­образные «эксперименты» над волей других лю­дей приводят Печорина к мысли о том, что злая воля (слепая или сознательная) может активно проявляться в реальной жизни, никто от этого не застрахован. И убежденность предков в безуслов­ности добра не только сомнительна, но и близка к фатализму. Сюжет заключительной повести «Фаталист» помогает понять принципиальную позицию лермонтовского героя: активному ут­верждению индивидуальной воли всегда проти­востоят законы судьбы. И наиболее достойным выходом из этой ситуации является презрение к законам судьбы, стремление их разрушить: «И если точно есть предопределение, то зачем же нам дана воля, рассудок?»

В основе характера Печорина лежит то же про­тиворечие, какое В. Г. Белинский отмечал в ли­рических стихотворениях Лермонтова: безверие в жизнь и чувства человеческие при жажде жиз­ни и избытке чувства. Это противоречие объяс­няет неустойчивость характера Печорина, сказы­вается в несогласованности его разума и страстей, в постоянной смене чувств опустошенности и ощущений в себе сил необъятных, в постоянных переходах от великодушных порывов к черство­сти, эгоизму.

На фоне окружающего общества своей не­обычностью выделяется и Грушницкий. Но то, что у Печорина является выражением сути его характера, у Грушницкого — только поза. Он но­сит маску разочарованности, постоянно прячет­ся «в необыкновенные чувства, возвышенные страсти и исключительные страдания».

В образе этого героя Лермонтов запечатлел вполне реальный, характерный тип человека 30-х годов, в котором выразилось увлечение мо­дой на разочарование и романтизм в духе Марлинского. У Грушницкого это усугубляется пре­быванием на Кавказе, что дает ему возможность в обществе Мери разыгрывать роль разжалован­ного солдата, гонимого обществом и судьбой ро­кового страдальца, для чего носит «по особенно­му роду франтовства, толстую солдатскую ши­нель… закидывает голову назад, когда говорит, и поминутно крутит усы левой рукой, ибо пра­вою опирается на костыль. Говорит он скоро и вычурно». Занятый только собой, Грушницкий заботится лишь о том, чтобы «сделаться героем романа», казаться не таким, каков он есть в дей­ствительности.

Вот как выглядит этот «романтический» ге­рой во время прогулки с княжной Мери: «Груш­ницкий сверх солдатской шинели повесил шаш­ку и пару пистолетов; он был довольно смешон в этом геройском облачении». Вызывает смех ге­рой и тогда, когда приходит к Печорину «в пол­ном сиянии армейского пехотного мундира… Эпо­леты неимоверной величины были загнуты квер­ху, в виде крылышек амура; сапоги его скрыпели; в левой руке держал он коричневые лайко­вые перчатки и фуражку, а правою взбивал еже­минутно в мелкие кудри завитой хохол. Самодовольствие и вместе с тем некоторая неуверенность изображались на его лице».

Романтической маске Грушницкого Лермон­тов противопоставляет подлинную глубину и силу мятежной мечты и горечи разочарований Печорина. С помощью противопоставления Грушницкого и Печорина Лермонтов защищает жизненную правду против субъективистского закрывания глаз на нее и подлинную, оправдан­ную жизнью романтику стремлений против лжи­вой псевдоромантики.

Лермонтов рисует Грушницкого как челове­ка, все помыслы и вкусы которого направлены в сторону «поэтического», но поэтическое понима­ется героем как непременное отрицание того, что есть в действительности. Поэтично для него то, что непохоже на реальное, отсюда и его жизнен­ная слепота, незнание людей. Из себя он тоже разыгрывает «существо, не созданное для мира».

Пустота внутреннего мира Грушницкого на­ложила отпечаток не только на его внешность, но и отразилась в речи. Он произносит громкие цве­тистые фразы, за внешней эффектностью кото­рых проглядывает ничтожность его стремлений. До знакомства с Литовскими Грушницкий внеш­не пренебрежительно относился к родовитому дворянству: «Признаюсь, я не желаю с ними по­знакомиться; эта гордая знать смотрит на нас, армейцев, как на диких. И какое им дело, есть ли ум под нумерованной фуражкой и сердце под толстой шинелью?» Грушницкий, по его соб­ственным словам, готов носить «толстую ши­нель» всю жизнь, но Печорин, постигший харак­тер Грушницкого, иронически замечает: «Бедная шинель!» Познакомившись с Литовскими, Груш­ницкий с нетерпением ждет производства в офи­церы, напрочь забыв о солдатской шинели: «О, эполеты, эполеты! ваши звездочки, путеводи­тельные звездочки…» Печорин тонко подмечает, что «у Грушницкого была страсть декламиро­вать: он закидывал вас словами».

Во внешнем облике Грушницкого, в речи и поступках раскрывается ничтожность его нату­ры, самовлюбленность и эгоизм. По словам В. Г. Белинского, этот человек представляет собой пример «мелочного самолюбия и слабости харак­тера: отсюда все его поступки…». Скучающий Печорин от нечего делать играет на самолюбии приятеля, хорошо зная, что одному из них «не­сдобровать». Когда затронуто самолюбие, Груш­ницкий сразу забывает о чести и порядочности, ссора и дуэль это отлично доказывают. В мелкой душе противника Печорина даже не вспыхнула искра великодушия — он готов выстрелить в бе­зоружного человека. Грушницкий бесчестен, по­этому симпатии автора и читателей, несмотря на трагическую развязку дуэли, на стороне Печори­на, который во время дуэли предпринимает все попытки пробудить в сопернике совесть, вызвать запоздалое раскаяние. Григорий Александрович перед дуэлью заключает сделку с совестью. Бла­городство сочетается в его душе с беспощаднос­тью: «Я решился предоставить все выгоды Груш­ницкому; я хотел испытать его; в душе его могла проснуться искра великодушия… я хотел дать себе полное право не щадить его, если бы судьба меня помиловала». И Печорин не щадит против­ника. Окровавленный Грушницкий скатывается в пропасть.

Но, несмотря на трагическую гибель Груш­ницкого, он не вызывает у нас сожаления, в то время как его убийца вызывает сочувствие и даже понимание. Убийство соперника не доставляет ему радости, что только подтверждает наличие у него живого, благородного сердца, которого не было у его противника.