Наиболее отчетливым признаком зрелости поэтического таланта Некра­сова стала разработка в его лирике темы народа. В раннем творчестве этой теме не было уделено сколь­ко-нибудь заметного внимания. Теперь же он пишет ряд стихотворений, прямо посвященных русскому крестьянству. Следует заметить, однако, что изобра­жение народа не остается у Некрасова неизменным.

Во второй половине 40-х гг. поэт рисует кре­стьянскую жизнь как бы «со стороны»: он сочувст­вует, сопереживает, но сам находится на некотором расстоянии от объекта изображения. Так, например, построено стихотворение «В дороге» (1845).

Герой стихотворения — ямщик, с горечью и недо­умением рассказывающий о своей неудавшейся жиз­ни, о жене, которую господа по барской прихоти начали было приобщать к просвещению, а затем насильно отдали замуж за него, бедного крестьян­ского парня.

Но есть в стихотворении и еще один персонаж: это тот, кого везет ямщик и по просьбе которого рассказывает о несчастной судьбе своей. Понятно, что собеседник ямщика (разумеется, это не Некрасов, это самостоятельный образ-персонаж) сочувствует ему, но, кажется, не больше. Впрочем, может быть, в данном случае это ирония в адрес путешествующего барина, который лишь от скуки, от безделья выслу­шивает ямщика? («Скучно! Скучно!... Ямщик удалой, Разгони чем-нибудь мою скуку».) Или же это осо­бый художественный прием, так называемая «рамоч­ная композиция», объясняющая, мотивирующая испо­ведь ямщика? Какое из этих объяснений представ­ляется вам более убедительным?

Так или иначе, но чувствуется, что крестьянский мир для поэта все еще до некоторой степени посто­ронний, достойный участия и жалости, но все же чу­жой. Примерно так же обстоит дело и в «Тройке» (1846). С глубокой грустью пишет поэт о судьбе очаровательной девушки:

И в лице твоем, полном движенья,
Полном жизни — появится вдруг
Выраженье тупого терпенья
И бессмысленный, вечный испуг.

Все стихотворение представляет собою монолог автора, обращенный к ней, «чернобровой дикарке». Но если есть ты, то есть я (во всяком случае, подразумевается), — я рассказчика, повествователя, поэта. Он, несомненно, сочувствует своей героине, жалеет ее, скорбит о ее горькой участи. Но и здесь это все же взгляд со стороны, взгляд на иной мир, подчиненный не законам разума, а каким-то стран­ным, диким, неразумным обычаям, которых не избе­жать, от которых не спрятаться: «Будет бить тебя муж-привередник И свекровь в три погибели гнуть». 

Не сразу придет к Некрасову осознание того, что народ — не просто пассивный объект сострадания и сочувствия, в нем заключено величайшее нравствен­ное богатство, что именно в народе (и только в нем) сосредоточены ценности и общенационального, и об­щечеловеческого характера, то, что явится ориенти­ром для самого поэта и в этическом, и в эстети­ческом плане. Тогда муза поэта окажется родной сестрой избиваемой кнутом молодой крестьянки («Вчерашний день, часу в шестом...», 1848).

Достоевский писал, что Некрасов «преклонялся перед правдой народною. Если не нашел ничего в своей жизни более достойного любви, как народ, то, стало быть, признал и истину народную, и истину в народе, и что истина есть и сохраняется лишь в народе». Но к такому пониманию поэт пришел не сразу.