Просмторов страницы: 
н/д

15 сентября 1903 г. Чехов писал жене Станиславского, М. П. Алек­сеевой (Лилиной): «Вышла у ме­ня не драма, а комедия, местами даже фарс...» Прочитав пьесу, Ста­ниславский отвечал Чехову: «Это не комедия, не фарс, как Вы писали. Это трагедия...»

С тех пор не умолкают споры о жанре «Виш­невого сада».

Школьникам было предложено ответить на тради­ционный вопрос: «Почему Чехов назвал «Вишневый сад» комедией? Многие в своих ответах, не сомневаясь в чисто комедийной природе пьесы, стреми­лись во что бы то ни стало найти в ее содержании что-либо смешное или разоблачающее: «Большинст­во эпизодов вызывает у нас смех. Например, про­щание Раневской и Гаева со своим имуществом»; «Жизнь действующих лиц — аристократов — смеш­на и бессмысленна. Это лицемерные люди, ищущие для себя только выгоду, люди, стремящиеся к на­живе»; «Пьеса названа комедией потому, что обита­тели вишневого сада ставят себя в смешное поло­жение. Они воспитанные, образованные, а не могут решить вопрос: как жить дальше?»

Вот в этом-то все и дело. Найден все-таки этот вопрос — мучительный, необычайно трудный — как жить дальше? Как жить дальше Раневской? Лопахину? Ане? Как они будут жить без вишневого сада? Но для некоторых школьников сложных проб­лем в жизни не существует. Отсюда и представле­ние о людях, не умеющих найти ответ на, казалось бы, такой простой (!) вопрос, как о смешных и даже бестолковых. Отсюда и восприятие «Вишневого сада» как смешной комедии — и не больше.

Правда, попадались и другие ответы. В них отра­жалось иное восприятие чеховской пьесы, порою со­пряженное со сложными поисками своего отношения не просто к жанру, но и к проблематике «Виш­невого сада»:

«На месте автора я назвала бы пьесу не коме­дией, а трагедией. Люди сами себя лишают пре­красного, памяти о прекрасном прошлом. Разве это не трагедия?»; «Почему Чехов назвал "Вишневый сад" комедией, я не понимаю. Ведь потерять ис­тинное счастье в жизни, воспоминания о детстве, которое прошло возле этого сада, — это же самая большая трагедия, которая может быть у человека. Вот представьте себе: вы родились в каком-то го­роде, который вам до сих пор дорог, и вдруг этот город исчезает, разрушают его, а вместе с ним исче­зают и ваши воспоминания о самой прекрасной по­ре — детстве. Неужели для вас это будет комедией?»

Вообще вопрос о жанровой системе Чехова-драма­турга очень сложен. Мы обычно прежде всего вспо­минаем историю с «Вишневым садом», поскольку она выразилась в открытом конфликте драматурга с Московским Художественным театром. Однако воз­можность такого же столкновения существовала и раньше. «Чайку» Чехов тоже назвал комедией, а В. И. Немирович-Данченко увидел в ней прежде всего «скрытые драмы и трагедии в каждой фигуре пье­сы». И Чехов против такой трактовки не возражал.

Стало быть, речь должна идти о каком-то слож­ном сочетании в пьесах и комических, и драмати­ческих элементов, причем чаще всего нельзя ска­зать определенно, каких элементов там больше.

Заметим, что Чехов не был в этом отношении одинок. Он продолжал определенную традицию в русской драматургии XIX в. Как объяснить, почему Тургенев называл комедиями такие явно некоме­дийные пьесы, как «Нахлебник», «Холостяк», «Месяц в деревне»? Почему Островский отнес к жанру комедии такие произведения, как «Лес», «Послед­няя жертва», «Таланты и поклонники», «Без вины виноватые»? Вполне вероятно, что разгадка в дан­ном случае связана со все еще живыми традициями так называемой серьезной или высокой комедии. Пушкин писал, что «высокая комедия не основана единственно на смехе, но на развитии характеров,— и что нередко (она) близко подходит к трагедии».

В наше время словосочетание «высокая» или «се­рьезная» комедия уже не употребляется, но, очевид­но, это в принципе то же самое, что мы сегодня называем трагикомедией. Так происходит, например, с современными определениями жанровой природы классической комедии Грибоедова «Горе от ума».

В трагикомедии драматург отражает одни и те же явления действительности одновременно и в ко­мическом, и в трагическом освещении. При этом комическое и трагическое не просто механически соединены. Напротив, эти элементы, взаимодейст­вуя, усиливают друг друга, образуя, в конечном счете, органическое нерасторжимое единство. Трагико­медия — особый жанр, который невозможно разло­жить на составные части.

Примером трагикомедии и является «Вишневый сад». Своеобразие жанра этой пьесы особенно на­глядно можно показать на примере третьего дейст­вия — начиная с исходной сюжетной коллизии: бал в тот самый день, когда имение продается с торгов. Обратите внимание на авторскую ремарку. Не фар­совая ли эта ситуация: дирижером бальных танцев оказывается... Симеонов-Пищик, толстый, задыхаю­щийся, в поддевке и шароварах (вряд ли он пере­оделся во фрак)? И под звуки еврейского оркестра (мы ведь даже знаем его состав: четыре скрипки, флейта и контрабас) он выкрикивает по-французски (!) необходимые бальные команды. И тут же упоми­нание о Варе, которая «тихо плачет и, танцуя, утирает слезы». 
Вот это и есть «зерно» — не только одного третье­го действия, но, быть может, и всей пьесы. Это и есть коллизия, которую просто нельзя называть иначе, как трагикомической: танцуя, плачет... Тут ведь не в одной Варе дело. Вспомним Любовь Андреевну, которая, напевая лезгинку, тревожно спрашивает о брате.

Все это нельзя разложить по полочкам, класси­фицировать по отдельным элементам — комические, Трагические. Такое жанровое своеобразие позволяет одновременно передать и жалость по отношению к персонажам пьесы, и гнев, и сочувствие к ним, и их осуждение — все то, что вытекало из замысла автора.

Бывает так, что не только предшествующий опыт искусства, но и последующее его развитие помогает решить какие-то сложные вопросы, связанные с анализом данного произведения. Опыт драматургии Чехова помогает нашим современникам осознать по­тенциальные возможности, которые заключены в трагикомедии. Так, рассказывая о своих фильмах, сценарист и кинорежиссер Эльдар Рязанов прямо пишет, что из них выглядывает «грустное лицо комедии, в которой хочется не только хохотать, но и плакать. Фильмы эти приближаются к траги­комедии. Мне думается, что этот жанр наиболее полнокровно отображает многообразие жизни, сме­шение в ней радостного и скорбного, фарсового и горестного».

Это принцип чеховской драматургии.