Дружба Онегина и Ленского произошла, по словам самого Пушкина, «от делать нечего». Действительно, они были совер­шенно противоположны по характерам, с различным жизненным опытом, с различными устремлениями. Но их объединило поло­жение в сельской глуши. Оба они тяготились навязываемым об­щением со стороны их соседей, оба были достаточно умны (в от­ношении Ленского правильнее сказать, что он был образован). Вне зависимости от убеждений каждый человек стремится к об­щению с себе подобными. Только психически ненормальный может принципиально бежать не из какой-то определённой соци­альной группы, а от людей вообще. Может уединяться святой отшельник, но он общается со всем миром, молясь за него. Уеди­нение Онегина было ему тягостно, и он был рад, что нашёлся по крайней мере хоть один человек, с которым ему не противно об­щаться.

Тем более такое общение необходимо было Владимиру Лен­скому. Онегин был идеальным слушателем. Он преимущественно молчал, не прерывая поэта, а если возражал, то обоснованно, и был заинтересован в предмете разговора. Ленский был влюблён, а как всякий влюблённый, он нуждался в человеке, которому бы мог излить свою любовь, тем более если при этом писались сти­хи, их надо было кому-то читать.

Таким образом, понятно, что в иных условиях Онегин и Ленский вряд ли бы стали общаться так тесно, но тем и особен­ны человеческие взаимоотношения, что различные ситуации сводят и разводят людей иногда совершенно парадоксальным образом. 

Различие Ленского и Онегина было не столь фундаменталь­но, нежели их различие с соседскими помещиками, которые счи­тали Ленского полурусским, а Онегина — опасным чудаком и фармазоном. Говоря предельно обобщённо, Онегин и Ленский были противоположностями внутри одной системы, а их соседи вообще выходили за рамки системы. Именно поэтому Владимир и Евгений инстинктивно нашли друг друга и объединились.

То, что их дружба была поверхностной и во многом фор­мальной, доказывает их дуэль. Какой друг будет стреляться с другом, да ещё вдобавок безо всяких объяснений?! Реально их связывало очень немногое, и порвать это немногое было доста­точно легко.