Прошло шесть месяцев: Стояла белая зима с жестокою тишиной безоблачных морозов, плотным, скрипучим снегом, розовым инеем на деревьях, бледно-изумрудным небом, шапками дыма над трубами, клубами пара из мгновенно раскрытых дверей, свежими, словно укушенными лицами людей и хлопотливым бегом продрогших лошадок. Январский день приближался к концу; вечерний холод еще сильнее стискивал недвижимый воздух, и быстро гасла кровавая заря. В окнах Марьинского дома зажигались огни.

Неделю тому назад, в небольшой приходской церкви, тихо и почти без свидетелей состоялись две свадьбы: Аркадия с Катей и Николая Петровича с Фенечкой. Сегодня Николай Петрович давал прощальный обед своему брату.

Павел Петрович облобызался со всеми, не исключая, разумеется, Мити; у Фенечки он, сверх того, поцеловал руку и, выпив бокал, промолвил с глубоким вздохом: «Будьте счастливы, друзья мои!»

Казалось бы, конец? Но, может быть, кто-нибудь пожелает узнать, что делает теперь каждое из выведенных нами лиц.

Анна Сергеевна вышла замуж, не по любви, но по убеждению за человека очень умного, с практическим смыслом, твердою волей. Он добрый и холодный как лед. Они живут в ладу и, пожалуй, доживут до счастья... пожалуй, до любви. Аркадий сделался рьяным хозяином, и «ферма» приносит солидный доход. Николай

Петрович был избран в мировые посредники и трудится изо всех сил, разъезжая по своему участку. У Катерины Сергеевны родился сын Коля, а Митя уже бегает молодцом и болтает речисто. Фенечка, Федосья Николаевна, после мужа и Мити никого так не обожает, как свою невестку. Камердинер Петр весьма удачно женился на дочке богатого огородника.

Павел Петрович уехал за границу и остался на жительстве в Дрездене, где знается больше с англичанами и с проезжими русскими. Он ничего русского не читает, но на письменном столе у него находится серебряная пепельница в виде мужицкого лаптя. Но жить ему тяжело... тяжелей, чем он сам подозревает... Стоит взглянуть на него в русской церкви, когда он задумывается и долго не шевелится, горько стиснув губы, потом вдруг опомнится и начнет почти незаметно креститься...

И Кукшина попала за границу. Теперь она изучает не естественные науки, но архитектуру, в которой, по ее словам, она открыла новые законы.

Ситников толчется в Петербурге и, по его уверениям, продолжает «дело» Базарова.

Есть небольшое сельское кладбище в одном из отдаленных уголков России. Как почти все наши кладбища, оно являет вид печальный: окружающие его канавы давно заросли; серые деревянные кресты поникли и гниют под своими когда-то крашенными крышами; каменные плиты все сдвинуты, словно кто-то их подталкивает снизу; два-три ощипанных деревца едва дают скудную тень; овцы безвозбранно ходят по могилам... Но между ними есть одна, до которой не касается человек, которую не топчет животное: одни птицы садятся на нее и поют на заре. Железная ограда ее окружает; две молодые елки посажены по обеим ее концам: Евгений Базаров похоронен в этой могиле. К ней, из недалекой деревушки, часто приходят два уже дряхлые старичка - муж с женою. Поддерживая друг друга, идут они отяжелевшею походкой; приблизятся к ограде, припадут и станут на колени, и долго" и горько плачут, и долго и внимательно смотрят на немой камень, под которым лежит их сын; поменяются коротким словом, пыль смахнут с камня да ветку елки поправят, и снова молятся, и не могут покинуть это место, откуда им как будто ближе до их сына, до воспоминаний о нем... Неужели их молитвы, их слезы бесплодны? Неужели любовь, святая, преданная любовь не всесильна? О нет!

Какое бы страстное, грешное, бунтующее сердце ни скрылось в могиле, цветы, растущие на ней, безмятежно глядят на нас своими невинными глазами: не об одном вечном спокойствии говорят нам они, о том великом спокойствии «равнодушной» природы; они говорят также о вечном примирении и о жизни бесконечной...